«…Как говорится, все течет,
Любая память есть почет,
И потому на кой нам черт
Гадать, каким он был?..
Да нам плевать, каким он был,
Какую музыку любил,
Какого сорта кофий пил…
Он Пушкина убил!»
Из стихотворения Леонида Филатова «Дантес»
Жизненный путь этого человека можно назвать на редкость благополучным. Французский дворянин, бывший военный, сделавший прекрасную политическую карьеру, влиятельный чиновник; он прожил до глубокой старости и умер в окружении детей и внуков. Фортуна всегда была на его стороне. Мы с детства имеем негативные ассоциации с его именем, потому принять счастливую судьбу этого человека непросто. Как же так? Ведь Жорж Геккерн-Дантес убил Пушкина…
Но что был для Дантеса Пушкин? Для него, молодого, красивого, дерзкого офицера, великий поэт был не более чем досадной помехой в завоевании понравившейся женщины. И у Дантеса была своя правда и свои сторонники.
Светская жизнь первой половины XIX века складывалась из пышных балов, салонных интриг, кокетства и любовных игр. В великосветских салонах заигрывали, флиртовали, выясняли отношения. И завязка драматического любовного треугольника Наталья Николаевна–Дантес–Пушкин не казалась необычной, скорее – забавной. Князь Александр Трубецкой, служивший с Дантесом в Кавалергардском полку, так описывает свое видение произошедшего конфликта, которое отражало точку зрения и многих других: «Если б Nathalie не была так непроходимо глупа, если бы Дантес не был так избалован, все кончилось бы ничем, так как, в то время, по крайней мере, ничего, собственно, и не было – рукопожатие, обнимание, поцелуи, но не больше, а это в наше время были вещи обыденные». То есть все было в рамках приличий того времени, и никто не мог знать, чем все закончится. Просто так вышло. Да и сам Александр Сергеевич в молодые годы не был ангелом во плоти: искусством обольщения, особенно в отношении замужних дам, он владел бесподобно.
Подобные суждения были тогда достаточно ходовыми – как в салонах, так и среди офицеров. Оттого-то после дуэли и не могло быть и речи о тотальном изгнании Дантеса из высшего общества, несмотря на шокирующий, полный скорби и гнева общественный резонанс, вызванный убийством поэта. Близкий друг Пушкина князь Петр Вяземский с горечью писал графине Мусиной-Пушкиной о сослуживцах Дантеса, яростно оправдывающих его в петербургских гостиных: «…У них достало бесстыдства превратить это событие в дело партии, в дело о чести полка. Они оклеветали Пушкина, и его память, и его жену, защищая сторону того, кто своим поведением уже был убийцей Пушкина, а теперь и в действительности застрелил его. Я допускаю, что друзья убийцы могут считать его менее виноватым, чем он был в самом деле, так как руководили им низкие подпольные козни его отца: но сердце честного человека, сердце Русского не может колебаться в выборе. Оно целиком становится на сторону бедного Пушкина и видит в нем только жертву, увы, великую и прекрасную».
В этом ключе примечательно письмо, написанное спустя несколько дней после дуэли приемным отцом Дантеса, бароном де Геккерном барону Верстолку: «Очень может быть, что несколько дней будет достаточно, чтобы утишить это волнение, тем более что оно не выразилось ни разу угрожающим образом; одним словом, это просто взрыв чувства и гордости народной, затронутой личностью поэта, самого популярного в России. В то время как честь литератора охранялась почитателями, честь частного человека насчитывала лишь немногих друзей. Сказанное мною есть дань, которую я, думается, могу отдать истине, не нарушая тем уважение к могиле».
Наивно было бы полагать, что в своем письме голландский посланник барон де Геккерн объективен в оценке «волнения», но невозможно отрицать и очевидных фактов. В том же письме он добавляет: «…Это мнение принадлежит не высшему классу, который понимал, что в таких роковых событиях мой сын по справедливости не заслуживал ни малейшего упрека; его поведение было достойно честного человека и обнаруживает осмотрительность, несвойственную обыкновенно его возрасту». В этом барон-приемный отец, хитрый лис и опытный интриган, был, несомненно, прав –«высший класс» в своем большинстве понимал ситуацию.
Похожего мнения придерживались и члены семьи Натальи Николаевны, практически семьи Пушкина. Поступок убийцы Пушкина не находил порицания, напротив – ему сочувствовали. В своем следующем письме Мусиной-Пушкиной князь Вяземский с негодованием рассказывал: «Судьба Геккерна еще не известна и приговор не произнесен. Передают, что он весел и спокоен, как если бы ничего не произошло; о своей дуэли он говорит так, как будто он убил не свояка своего, не Пушкина!».
Вскоре официальный приговор был вынесен. Разжалованного в солдаты, но помилованного императором «во внимание к нанесенному оскорблению», Жоржа Геккерна-Дантеса выслали из России. Наказание более чем мягкое. Не будь «оскорбления», за дуэль со смертельным исходом полагалось заключение в крепость на срок от четырех до шести лет.
Жена Дантеса Екатерина Гончарова переживала: «…Я очень огорчена твоим отъездом, не могу привыкнуть к мысли, что не увижу тебя две недели… Жестоко было так отнять у меня тебя, мое сердце; теперь тебя заставляют трястись по этим ужасным дорогам, все кости можно на них переломать; надеюсь, что хоть в Тильзите ты отдохнешь, как следует…». Екатерина Гончарова, сыгравшая не последнюю роль в клубке интриг, выстроенных против семьи ее приютившей, была огорчена. И вовсе не из-за убийства Пушкина. Александр Карамзин злословил: «Она (Екатерина) –единственная, кто торжествует до сего времени и так поглупела от счастья, что, погубив репутацию, а может быть, и душу своей сестры, госпожи Пушкиной, и вызвав смерть ее мужа, она в день отъезда этой последней послала сказать ей, что готова забыть прошлое и все ей простить!». Да, прав был прозорливый Пушкин, когда отговаривал Наталью Николаевну взять ее сестер Екатерину и Александру в свой дом: «Но обоих ли ты сестер к себе берешь? Эй, женка! Смотри… Мое мнение: семья должна быть одна под одной кровлей: муж, жена, дети покамест малы; родители, когда уже престарелы. А то хлопот не наберешься, и семейственности спокойствия не будет». Поэт как в воду глядел.
В небольшом сонном городке Cульсе, что находится на Верхнем Рейне, в Эльзасе, стоит большой старинный дом, в котором жила семья Дантесов. Сюда вслед за мужем прибыла из России Екатерина, свояченица Пушкина. Одна за другой родились дочери: Матильда-Евгения, Берта-Жозефина, Леони-Шарлотта. Жизнь семьи текла тихо и безмятежно. Дантес иногда встречался в Баден-Бадене со своими товарищами из Санкт-Петербурга. Они по-прежнему выражали ему дружескую поддержку и участие, осведомлялись, сохранил ли он свой «любезный и веселый нрав», и убеждались в том, что сохранил. Братья Гончаровы и мать Екатерины часто писали им, интересовались новостями, передавали искренние приветы «дорогому Жоржу». Вот только вдова Пушкина никогда больше не встречалась с сестрой. Дочь Натальи Николаевны от второго брака с Петром Ланским Александра Арапова вспоминала: «Роль старшей сестры, Екатерины Николаевны, трагически связанной со смертью Пушкина, стала историческим достоянием… Все, что напоминало кровавую развязку семейной драмы, было так тяжело для матери, что никогда не произносилось в семье не только имя Геккерн, но даже имя покойной сестры. Из нас ее портрета никто даже не видел».
Почти идиллическую жизнь семьи Геккернов-Дантесов омрачало лишь одно: Екатерина страстно желала подарить любимому Жоржу сына-наследника и неистово молилась о рождении мальчика. На позднем сроке четвертой беременности босиком по мокрой осенней траве она совершала, согласно местному обычаю, богомолье в католическую часовню – молила Деву Марию о долгожданном сыне. И вымолила: родился Луи-Жозеф. Через несколько недель Екатерина умерла от родовой горячки. Дантес больше не женился. Родственники из России по-прежнему писали и приезжали в Сульс.
Между тем Жорж де Геккерн-Дантес делал блестящую карьеру, приложив к этому всю свою энергию, интуицию и смекалку. Все то, что отличало его в Петербурге, расцвело, усилилось и использовалось в последующие годы. Крупным первым шагом в его карьере стало членство в Генеральном совете Верхнего Рейна, затем в Национальном собрании и позже в Учредительном собрании. После головокружительного успеха своей тайной миссии – поддержке Веной, Берлином и Петербургом принца Луи-Наполеона – он получил кресло сенатора. Позже был избран председателем совета Верхнего Рейна и мэром Сульса. Благодаря своим обширным политическим связям, Дантес добился разрешения на постройку железной дороги в Верхнем Рейне, чем привлек в регион обширные инвестиции и заслужил народное признание. Подкрепленные зрелостью, его таланты способствовали головокружительной карьерной лестнице и финансовому росту, что, впрочем, не помешало ему требовать от семьи Гончаровых часть наследства. За содействием Дантес обращался даже к Николаю I. Однако тот отклонил ходатайство, так как оно напрямую затрагивало финансовые интересы семьи покойного Пушкина.
В восторге от своих блестящих политических побед барон Жорж Геккерн-Дантес, возможно, навсегда забыл бы о когда-то состоявшейся в далекой России дуэли, если бы не она – Леони-Шарлотта. Он нашел в младшей дочери своего самого непримиримого обличителя, судью такой силы и страстности, что не смог ей этого простить…
Его Леони была очень способной. Успешно пройти на дому полный курс Политехнической школы не каждому юноше под силу. Она смогла. Возможно, он ею бы гордился, если бы… не стал так ненавидеть. То, что поначалу воспринималось как досадная прихоть – ее одержимость русским языком и литературой в семье, где вообще ни одного слова не произносилось на русском, со временем стало для Дантеса бельмом на глазу. Леони-Шарлотта знала, кто убил ее кумира. Она превратила свою комнату чуть ли не в алтарь Пушкина, развесив в ней портреты обожаемого поэта. Раздраженный Дантес пытался объяснить: не убил бы он, был бы убит сам; это был честный поединок. Но Леони не нужны были его объяснения. Она осознавала масштаб преступления, которое совершил ее отец, лишив жизни поэта. Вина за содеянное отцом, так и никогда не высказавшим за всю свою долгую, богатую событиями жизнь, ни одного слова сожаления о конфликте с Пушкином (с чего бы?), тяжким бременем и позором лежала и на ее плечах. Это чувство давило на Леони.
«Убийца!» – бросила она ему в лицо в пылу очередной ссоры. И этим подписала себе приговор – Леони была отправлена в психиатрическую клинику. Здесь она и умерла в возрасте 48 лет. Леони-Шарлотта, родная кровь, не смогла понять и простить отца.
Известно, что Дантес не испытывал мук совести в связи со смертью Пушкина. Болела ли когда-нибудь душа из-за Леони? Неизвестно. Он не оставил мемуаров. Возможно, дочь, сгоревшая за решеткой дома умалишенных, стала расплатой за его поступок.
Светлана Ткаченко
Фото: Википедия
Источники: Русский архив; Историко-литературный журнал; письма П.А. Вяземского; Павел Щеголев «Злой рок Пушкина»; Лариса Черкашина «Последняя дуэль»; Лариса Черкашина «Счастливый брак».
